Тот, кто прочтет эту книгу до конца, до последнего стихотворения, заметит одну примечательную особенность — это фотография на заставках, условно отделяющих одну часть книги от другой. Девушка на портрете, стоящая спиной к дереву — красивая, жаль, что она тут не в полный рост, — смотрит с присущей ей уверенностью куда-то вдаль, словно бы сквозь объектив. Фото захватило еще и ствол чинары, и примыкающую к ней землю, совсем немного. Это лето, конечно, это точно лето. И очень жаркое, слепящее, судя по тому, что в правой руке у нее, у девушки этой, солнечные очки. Давайте еще раз посмотрим, и запомним её такой, потому что дальше нас от этого снимка начнет отделять время. Да, время и, пожалуй, пространство, исчезающее пространство, захватывающее, растворяющее и уносящее с собою и это лицо, и фигуру девушки, и дерево, и землю, к нему примыкающую. И всё, что вокруг. Пространство будет не то что бы тускнеть, нет, наоборот, словно разгораться солнечным светом, как будто ослепляя даже объектив, который не сможет, подобно человеческому глазу, вынести эту белёсую слепящую мглу, которая постепенно растворит в себе всё. Последняя заставка в книге (это 269 страница) и будет означать как раз странную мглу, — немую, поглотившую все краски, все их оттенки, тени, глубокие и прозрачные, разные оттенки одного и того же слова…
Может быть, мне легче, чем кому-то из читателей, понять поэта Марину Некрасову, потому что я потерял ровно то же, что и она.
Однажды в разговоре со знакомой женщиной-прозаиком я уловил недоумение: она никак не могла понять, что могло так уж кардинально измениться в жизни вместе с крушением нашей страны, империи по имени СССР. Беседа происходила вечером во время прогулки, и, помню, я вдруг ничего не смог ответить, потому что внезапно перехватило горло. Раньше такого со мной никогда не случалось. Я мог негодовать, спорить, что-то доказывать, а тут — слова высказать не смог. Просто остановился, закурил…
Сегодня я бы посоветовал своей собеседнице, хорошему и очень чуткому человеку, прочитать книгу поэта Марины Некрасовой «Атлантида», где прозаические миниатюры пластично сочетаются со стихами, всё объясняющими всем — пережившим и, что ещё важнее — просто не заметившим этого Распада. И тем, кто тогда был мал или ещё не родился. Эта книга предписана всем — как лекарство для иммунитета. Всем — не ощутившим, не увидевшим, либо попросту не понявшим того, как огромный материк нашей жизни постепенно начал погружаться в пучину. А те, кто пережил и остался в живых, — те воспримут эту книгу с благодарностью, потому что там, кроме грустного, много красочного, возвращающего уже почти забытое, почти исчезнувшее ощущение плещущейся в душе радости и уверенности:
В чём же жизни твоей сокровенная суть?
И акация белая — девочка с бала —
Этой ночью, как я, не пыталась уснуть.
Кто-то пел о любви своей голосом ломким,
Огонёк сигареты маячил звездой…
И тянулась граница — по карте полоской
По земле сквозь туманы, тревоги и дождь.
Нам с тобой эта вера всегда помогала!
И сказала мне Женька,
Что здорово жить!
Если знаешь, простора душе твоей мало —
Надо снова начать по дорогам кружить…
Это стихотворение сразу вернуло меня в те золотые времена, когда я только что купил книжку «Тюльпаны с далёких застав» и читаю вот такие, чуть наивные, горячие и горной свежестью отдающие стихи, которые только юность и способна вслух высказать.
Ведь это тогда нам казалось, что простора всё равно у нас мало, что надо «кружить по дорогам», разным дорогам, вбирая всё больше и больше простора в себя. Та маленькая книжка о тюльпанах с далеких застав сложилась очень рано у Марины, потому что сразу скопилось много впечатлений – отец её был офицером, начальником погранзаставы, и часть детства её пролетела там, на горных рубежах большой страны, которую мы утратили…
Когда Марина издала вторую книгу, всех удивило название — «Пересаженное дерево». Многих в то время это, наверное, даже смутило. Книжка вроде бы о Севере, о любви. Да, больше о Севере, о Воркуте, но вот название… Что-то непривычное в этом подспудно ощущалось, о чем вслух говорить тогда было не принято, да что там — невозможно! Ведь мы жили в национальной республике. Если ты «пересаженное дерево» — пытаешься ли вобрать в себя соки той почвы, в которую сейчас погружены твои корни?
Я не задавался этим вопросом, потому что изначально поставленный судьбой между Европой и Азией (отец у меня таджик, а мать — русская), очень скоро понял, а может быть, даже, почувствовал, как только книгу прочитал, что Марина Некрасова хочет сказать и чего она опасается, воспринимая происходящее поэтическим зрением, чутьём и слухом и своей способностью предвидеть. Поэт раньше других всё определяет по догадке — в этом и преимущество его, и большая беда одновременно.
Эти дикие, терпкие краски.
Предаются сегодня огласке —
Потому что сбываются — сны.
Колесница грядущих годов
Налетает бесшумно, с размаху.
Вот уж кто-то натерпится страху,
Вот уж кто-то не будет готов!..
И вот сквозь тему любви и разлуки явственно проступала, ощущалась какая-то зыбкость этого бытия, какая-то «отдельность» от всех, кто до остатка не относит себя к вот этой безбрежной и беспредельной территории, чьи границы с мужеством и самоотречением охранялись её отцом, начальником заставы, которому за сутки на сон часто оставалось не более пятнадцати минут. Потому что это была действительно самая ответственная служба — стоять на рубеже рубежей и научить этому молодых воинов. А поскольку происходило это в Средней Азии, вспомним, что именно тут потом и начнется война, качнувшая впервые нашу Атлантиду…
И вот — в новой книге поэта — пространство уже само собой размывается, растворяясь в белёсом ослепительном солнечном свете… Проза перемежается в книге «Атлантида» с поэзией, рисуя — сквозь призму поэтического мировоззрения автора — как всё происходило, как душа не могла с этим справиться, как почва уходила из-под ног, автоматные очереди били по недавнему прошлому, и его кровавые лохмотья долго тлели под лучами азиатского солнца… И, конечно, любовь к этой насыщенной красками земле, к этому пыльному и благодатному краю. И гамма самых разных чувств: недоумение вместе со злостью, и горечь от собственного прозрения — выходит, не зря внутри жила постоянная, до поры до времени неясная тревога — а это подступало время покидать, бросать, уезжать. Время Пересаженного дерева. Невольно вспомнишь Ахматову: «Будто я свои же рыдания / Из чужих ладоней пила».
У Марины есть стихи той же проникновенности и глубины. Одно из них приведу целиком, по-другому невозможно.
Я буду ждать последний самолёт.
Затихнут птицы и умолкнут споры,
И он чуть-чуть помедлит,
но придёт.
Закатные лучи глядеть мешают.
Мотор спугнёт тоскующую тишь.
Толкаются, встречают, провожают.
Сегодня ты ещё не улетишь…
О чём грустишь? Твои какие годы?
Успеется ещё: Москва, толпа.
Твоя велосипедная тропа…
Зачем сюда хожу?
Какого чёрта
По этой пыльной, выжженной земле
Топчу дорогу до аэропорта,
До самолётной звёздочки во мгле?..
Зачем мы протоптали эту дорогу? Зачем ходили по ней? Почему не собирались возвращаться?.. Всякие были поводы, у кого радостные, у кого и грустные. Возможно, пишет Марина, «здесь никто не поймёт этих странных корней». Но так было. Люди, помните об этом.
Анвар Тавобов,
член Союза писателей СССР,
лауреат Всероссийской премии им. Н.С. Лескова.