Канули в хмурую даль
Горные склоны.
Следом заставы сошлись
Бывшей листвой.
Только в фуражке отец
Вечнозелёной.
Я возле сердца его —
Как часовой.
МОИ ПЕРВЫЕ СТИХИ напечатали в серьёзном журнале «Пограничник», когда мне было десять лет: «Ночь. Кругом тишина. Среди скал на коне пограничник скакал. Он скакал на заставу к себе, из наряда ночного скакал. Но не знал, что в неравной борьбе он погибнет средь голых скал.» Имелись в виду впечатления от «пограничных» кинофильмов, наложенные на окружающую действительность, в которой на самом деле были и скалы, и кони, и храбрые солдаты в зелёных фуражках. Стрельба же, борьба, коварные шпионские «штучки» остались в кино и в книгах: советско-афганская граница в те годы была, наверное, самым спокойным участком границ СССР.
Подвиги киногероев — пограничника Орлова и его легендарной собаки Джульбарса в горах Памира оставались бессмертными в наших душах. И, конечно, никто — даже самый отчаянный пессимист и враг советской власти не мог представить себе афганской войны со всеми её «восточными» ужасами, битв на таджикско-афганской границе, «контингента российских войск» в Таджикистане.
Мне доводилось жить в Таджикистане и в те, и в эти времена. Доводилось бывать на границе до и во время афганской войны. Бежать в Россию во время таджико-таджикской гражданской. Встретить здесь, в Москве паренька-пограничника с двенадцатой заставы Московского погранотряда, расстрелянной боевиками… Чего только не было. Было такое, чего, казалось, не должно произойти никогда. Всё это воспалённой кинолентой проносится в сознании. Пытаюсь анализировать — не поддаётся логике. Как не вспомнить: «Большое видится на расстоянии».
И когда намотаешь достаточно лет, окажешься в невозвратной дали от пережитого, вдруг ударит в сердце: да ведь это лучшее, что было в моей жизни!
ЗАСТАВА ЗАТЕРЯНА (или спрятана) в памирских горах. Найти её непосвящённому — всё равно что искать монетку на дне морском. Дороги, асфальт, машины — до всего этого ещё целая жизнь, а тогда — конная тропа. Конечно, жители кишлака, что во-он за тем хребтом, знают про этот островок цивилизации, форпост Большой земли. На заставе есть телефон и радио, туда более или менее регулярно привозят почту. Там есть аптечка с лекарствами, а самое главное — хорошие люди, якши, всегда помогут. Ты в благодарность зовёшь их в гости, мархамад, кибитка приходите, чой, плов… Но им некогда, всегда некогда. У пограничников не бывает свободного времени, не бывает перерывов в работе, перепутаны дни и ночи, обеды и завтраки — это мне известно с детства на примере собственного отца.
Граница проходит по Пянджу. Если глянуть в тяжёлый бинокль, который едва удерживаешь в руках, — белая крепость на зелёном склоне, восточная сказка. Но всё вполне реально: это афганский пограничный пост. Каждый день его жизнь неспешно разворачивается перед нашими глазами. Да и наша застава для них, наверное, тоже привычный элемент горного пейзажа сопредельной стороны. Соседствуем мы мирно, дружески.
![](https://marinanekrasova.ru/wp-content/uploads/2017/11/Nskaya-zastava6.jpg)
Детей на заставе трое. И это удачный, просто счастливый вариант. Обычно заставские дети лишены общества ровесников; компанию может составить собака, с которой скитаешься по окрестным горам и долам. У отца — служба, а мама — вчерашняя выпускница ленинградского вуза, красный диплом, между прочим, — не может прийти в себя, вникая в допотопное заставское хозяйство: керосиновая лампа, керогаз (или примус?), вода в вёдрах, вещи в чемоданах… Не магазины, а склад, где старшина выдаёт паёк. Берётся кусок чёрного хлеба, томатная паста, крупная соль — самый вкусный в жизни бутерброд. Галеты зажаты в руке, а сама ты уже за дувалом заставы — простор, счастье, свобода…
Конец пятидесятых, четырнадцатая застава Московского погранотряда в Таджикистане. По имени ближнего кишлака она называлась Хирманчжоу. Бабушка плакала, когда мама рассказывала о нашей жизни в горах. А я, зажатая городом в тиски, лишенная на время простора и солнца, тихонько потирала огромный синяк на ноге. Им отметил меня отцовский белый конь Федя, которого я, прощаясь, всё-таки дёрнула за хвост.
Шутки шутками, а сколько перегонов было до нашего дома, куда вела конная тропа? Дорога заканчивалась, кажется, в Шуроабаде, где находилась комендатура. Здесь и людей, и грузы принимали лошади. Отец привязывал подушку к Фединой шее — это и было моё седло. Дорога выглядела просто классически: с одной стороны — пропасть с кипящей на дне ущелья рекою, с другой — отвесная скала. Мама помнит, как однажды с тропы сорвался навьюченный конь, летел последней страшной дорогой…
Жёны офицеров-пограничников, спрятав в чемоданы дипломы университетов, пекли для солдат пирожки, разводили кур и гусей и по много раз читали и перечитывали одни и те же книжки. Привозили кино, и это был праздник; кинотеатром служила казарма, экраном — туго натянутая на стене простыня… Отец дни и ночи пропадал на службе, а мать… Это теперь я понимаю, что она ведь была совсем молодой, красивой, образованной женщиной, ей о многом мечталось. А в реальности были походы за молоком в соседний кишлак, кирзухи в коридоре, на вешалке плащ-палатка, возле которой однажды и запечатлел её фотоаппарат.
Мама брала меня за руку, и мы шли в горы за цветущим миндалём или на плов в кибитку пастуха по ту сторону ущелья. Мама портила глаза, читая долгими ночами при свете керосиновой лампы, — уснуть не могла, волновалась за отца. Это была и её служба. Пройдут годы, и начальник Московского погранотряда Есенин, сообщая об очередном звании, присвоенном отцу, скажет маме: «Это и Ваши звёзды…»
![](https://marinanekrasova.ru/wp-content/uploads/2017/11/1955г.-Моя-мама-Елена-Некрасова-застава-Хирманчжоу-Памир.ама.jpeg)
Что это было за время? Граница на замке, застой, «железный занавес»? Времена всегда одинаковые, а разные названия им присваивают разные люди. Для меня это было время высоких гор и огромных чинар, совершенно безоблачного неба… Время белых парадных офицерских кителей с золочеными пуговицами и время маминых крепдешиновых — солнце-клёш — платьев, время родительских молодых белозубых улыбок и первых в нашей жизни застав. Время горького одиночества, время постижения мира, время дружбы с собакой и ежедневных путешествий — тогда в таджикских горах могла быть опасной только змея…
Время единственной реки с висячим мостом и песчаным плёсом, время ледяной воды и спелой ежевики, от которой губы становились фиолетовыми, время коричнево-шоколадных камышей, пугливой рыбы, керосиново-разноцветных фазанов, полосатых кабанят. Время пропылённой зелёной фуражки, которая была для нас счастливым талисманом. Время, куда ведёт конная тропа.
Кто сейчас вспоминает о конных тропах Таджикистана?..
ПОЗАДИ остался Чёртов мост — перешеек между двумя пропастями; Царские ворота — необузданная фантазия скал; зелёная трава стрельбища, покрытая белыми валунами; сочные красно-зелёные стебли кислячки-чакры… Течение Пянджа стало более плавным. Это означало, что отца перевели «вниз». Горные или долинные заставы — это действительно земля и небо. Когда ты служишь высоко в горах, весь мир так далек от тебя, нереально заключен в бушующий, поющий, свистящий радиоприёмник. Какой там интернет, какие мобильники… Впрочем, я думаю, что и сейчас в тех местах вряд ли можно воспользоваться этими достижениями цивилизации. И вот ты спускаешься с гор, и райцентр Московский и городок Куляб кажутся тебе небывалой роскошью. Здесь, в долине аэродром — самая главная связующая с Большой землёй нить. Бешкапа, Саят, Джайрали, Пархар — наши заставы. Мои каникулы, моё детство. Я возвращалась сюда из разных мест. Из Ташкента, где до землетрясения 1966-го года работал интернат для детей пограничников, ведь школ на заставах не было. Я возвращалась в свой, близкий и понятный мне мир, который я любила и никогда не хотела жить в городе. А потом я начала писать об этом мире стихи. Горела лампочка в канцелярии отца, пронзительно звенели комары, позднее солнце катилось над плато Урта-Боз. Было тихо и по ту, и по эту сторону реки. А утром…
Жёлтые, пыльные, сухие горы. Кажется, земля зазвенит, если пробежаться по ней босыми ногами. Тропинка гладкая, утоптанная, в выбоинах — сонная пыль. Звёзды и шары колючек, голубых или выгоревших добела. Трава — она была когда-то, она была , наверное, уже очень давно, в незапамятное время коротких весенних ливней. Стояли стеной жилистые, сочные тюльпаны. Дрожали готовые облететь от одного только дыхания маки, трепетные, ало-прозрачные. Пробивала чёрную землю сытая, могучая трава.
Каникулы! Прилетев из далёкой России, где я живу у любимой бабушки и учусь в школе, я сразу ощущаю, что летние дни сухи, как бумага, просто шелестят под рукой. Жара становится уже какой-то грозной. Неподвижно марево над сопками, неподвижно повисает пыль, поднятая вечерним стадом, а деревья схожи с картонной театральной декорацией — ни шороха, ни движенья…
Желто-серые дали. За ближней цепью сопок — ещё одна. Точно такая же, за ней — ещё… Землю сковали усталость и лень. Сухо. Глиной пахнет дувал — так по-таджикски называется глиняный забор, которым обведена застава, толстый, с окошками-бойницами дувал, дающий приют цветам и змеям. Они гнездятся и в траншеях на стрельбище, где мы играем в войну. Стенки траншей пересыхают, обваливаются, в блиндаже паутина, полумрак, ничего не различишь после слепящего солнца, что-то шевелится, шуршит, и пулей вылетаешь обратно — к жаре, к выцветшему небу.
![](https://marinanekrasova.ru/wp-content/uploads/2017/11/Nskaya-zastava4.jpg)
Ничто не предвещает реки. Густые тугайные леса надёжно охраняют подступы к ней. И вот — неожиданно она всплывает и гремит перекатами, и тем дороже эти тугие серо-синие струи, их ледяное прикосновение. Стоит валуну вынырнуть из воды — и светлое сухое пятно появляется на нём — это солнце вторгается в реку. Редки прибрежные деревья, но под их ветвями река темнеет таинственно, и всплывает в памяти жутковатое слово «омут». Кажется, что ходят у самого дна огромные темно-зелёные рыбы, и ещё невесть что таится в тёмных глубинах. Как тут не вспомнить историю о мотоцикле: Колька с пятой заставы мыл его в речке, на перекате; мощным течением туда вынесло сома, который смёл и мотоцикл, и его хозяина, благо, было неглубоко… И снова хочется солнца, сверкающей чешуйчатой ряби на воде, красок, блеска, которыми так богато таджикское лето…
Ко мне часто приезжают в гости братья Игорь и Андрей с соседней заставы, дети майора Шитова. Продираясь сквозь тугаи, купаясь в Пяндже, носясь по горам с нашей огненно-рыжей собакой Тюльпаном, мы никогда не ощущали той самой «напряженной тишины», о которой писали авторы книг о границе, тех «последних метров советской земли» — так всё было надёжно и спокойно, во всяком случае, для нас. А заставы тем временем поднимались «в ружьё», обрывки разговоров взрослых заключали в себе что-то очень серьёзное и нешуточное. Шла напряжённая работа, шло время, менялась жизнь. Но ведь знать будущее не дано никому.
ТУГАИ — это тоже родное, неотъемлемое от Таджикистана, от границы. И от охоты. Мало кто знает, что один из участков Московского погранотряда соседствовал через Пяндж с афганским королевским заповедником. Заповедная тишина диктовала свой ритм жизни под беспощадным солнцем. Жизни почти ленивой, неспешной…
Плыл розовый туман над рекой и её рукавами и, казалось, плыли в нём розовые облака тамариска над притихшей рассветной землёй.
Рассказывали, что в 60-х бывал в Московском инкогнито и сам король Афганистана, любил поохотиться в компании наших офицеров. Говорят, у одного из них, майора Храпова, даже память о такой необычной охоте осталась: именные королевские часы. Советские, между прочим…
В 90-е годы разбросанные по огромной территории бывшей огромной страны, офицеры-пограничники наверняка вспоминали каждый свою заставу — хоть одним глазком взглянуть бы на дорогое сердцу место. Ведь когда-то каждый по-хозяйски обустраивал «вверенный ему участок» границы, чтобы солдат служил во всяком случае не с тоской. Вышки, КПП, система, спортгородок, казарма и — не помешает — свой огород, бахча, свинарник… Так уж в жизни всегда: высокое соседствует с обыденным, и одному никак не продержаться без другого.
Так вот, как ни горько: тех застав давно нет.
В ВОСЬМИДЕСЯТЫХ, работая в республиканской молодёжной газете «Комсомолец Таджикистана», я приезжала в командировку в Московский. Это погранотряд остался в моей памяти одним из лучших воспоминаний детства и юности. По необъятной взлётной полосе мы катались на велосипедах, летели навстречу своему будущему. А оно представлялось примерно таким же, как огромное синее небо над дальними снежными вершинами.
На этот раз я увидела огороженный колючей проволокой военный аэродром. Пятнистые вертолёты по-хозяйски расположились в нашем «светлом будущем». Буквально за рекой пылало, там уже гибли, гибли, гибли. Там уже были горы трупов, изувеченных со всей восточной изощрённостью. Там были разорванные минами и снарядами и ещё живые свидетели того, о чём тогда не было упоминаний нигде, кроме секретных сводок. Ни одна, в том числе и наша газета никогда не писала об этом. Аэропорт Душанбе принимал «груз-200». Шла афганская война.
А мы сами — разве имели мы об этом хоть какое-то представление? В политотделе Московского погранотряда мы задавали корреспондентские вопросы уже незнакомым офицерам в камуфляже.
— Мы улетаем, извините. Мы улетаем на ту сторону.
И они молча протопали по узкому коридорчику, нарисовались – плечисто – в проёме невысокой двери, а дальше — канули, растворились в небе над взлётной полосой, в пространстве и во времени.
И я с ужасом подумала: здесь сейчас мог бы служить мой отец.
ВЕРНУВШИСЬ В РЕДАКЦИЮ, я не смогла сдать материал о пограничниках. Такой, который был нужен для тогдашней газеты, мне было уже не написать.
«Тихо на границе. Но не верьте этой тишине». Почему же верили — иначе просто не умели?
Мы верили, ведь здесь прошло детство многих из нас. Мы не вели дневников — если б знать! Мы играли в шпионов, учились плавать в заставском хаузе, с особым шиком носили офицерские рубашки отцов. Зелёная фуражка всегда была нашим талисманом, на неё загадывали, искали взглядом в толпе больших чужих городов, а когда бывало плохо — верили, что трудности временные, что все мы вернёмся в родной заставской дом… Так вырастало целое поколение «пограничных» детей, которые всегда жаждали дома. А дома, по сути, не было.
![](https://marinanekrasova.ru/wp-content/uploads/2017/11/Nskaya-zastava5.jpg)
Было вечное кочевье, вечное неустройство быта, когда счастьем был водопроводный кран на кухне. И всё-таки почему-то осеняло душу чувство прочного родительского крова, где тебя всегда ждут, где можно укрыться от невзгод. А когда уж совсем нестерпимо — в Управление, к оперативному: «Дяденька, можно позвонить домой?..» Хорошо помню тот особняк с колоннами на улице Шевченко в Душанбе. Поднимешься на второй этаж в нетерпении, чтобы скорее услышать:
— Алло! «Вагон»? Соединяю…
И голос матери или отца в трубке.
Начальником таджикского Управления погранвойск тогда был генерал Абдусалом Гафаров. Он знал моего отца, знал и меня по тогда уже многочисленным «пограничным» публикациям в газетах и журналах. Однажды он пригласил меня по не совсем обычному поводу. Встав из-за стола, вышел ко мне навстречу и протянул маленькую коробочку и к ней — удостоверение, подписанное начальником пограничных войск КГБ СССР генерал-полковником В.Матросовым. У меня закружилась голова от смущения, гордости, счастья… Так я стала «Отличником погранвойск». В это время в Душанбе готовилась к печати моя первая книга — «Тюльпаны с далёких застав». Как ещё она могла называться?..
МЫ ЖИЛИ ДОВЕРИЕМ, и в этом секрет нашей юности, которая не пугалась будущего. Мы жили в огромной стране, уверенные в её величии и могуществе. Так складывалась наша судьба. Речь не идёт о душевной глухоте и слепоте, о каком-то необоснованном прекраснодушии. Газетчики знали много такого, что было неведомо простым смертным. Но не было злобы, а в свою страну мы умели верить. Как это важно, я поняла потом, когда верить стало не во что.
Представьте на минуту: в городе или деревне, где вы росли. Учились понимать мир, идёт война. Представьте — вам нет туда доступа, не будет никогда. Вы уже не увидите родного дома, не встретите старых друзей. И всё это при условии, что война сосредоточена только там, — остальные преспокойно ездят в свои города детства. Вы горите со своим куском родины. Но кому до этого есть дело…
Будь проклят тот, кто предал и разрушил нашу страну.
На двенадцатой заставе Московского погранотряда мы с отцом в последний раз побывали в семидесятых. Он, работник политотдела, возил туда группу тележурналистов, а я, студентка Таджикского госуниверситета имени Ленина, постигала азы будущей работы.
![](https://marinanekrasova.ru/wp-content/uploads/2017/11/1972-Таджикистан-Московский-погранотряд-контрольно-следовая-полоса.jpg)
Такая же тихая, как остальные таджикские заставы, двенадцатая стояла зелёным островком над Пянджем. Это уже было высокогорье. Вертолёт приземлился на большой поляне. Был май. Напитанные дождями горные диковинные цветы и травы мощно стояли над землёй, пропуская вовнутрь своей чащи ящериц и змей. Внизу Пяндж разбрасывал рукава серо-голубой рубахи, украшенной островками оранжевой облепихи и сизой джиды… Двенадцатая… Упокой, Господи, её душу.
ЗИМОЙ 1995-го в Главном клиническом госпитале пограничных войск РФ, что в Голицыно под Москвой, я, работая в «Общей газете» Егора Яковлева, снова встретилась с двенадцатой заставой. Вернее, с теми, кто из её личного состава остался в живых.
Рядовой Азам Аминов успел прослужить на границе полтора месяца. В госпитале к тому моменту он лежал полтора года.
— Я был в «секрете» и запомнил: началось без двух четыре утра. Нападавшие были одеты в чёрное, но старший пограннаряда их всё-таки засёк. Я побежал предупредить, но первый же снаряд попал прямо в казарму… Потом узнали. Что их было около трёхсот, нас — сорок семь.
Начальника заставы старшего лейтенанта Майбороду убило сразу. Его заменил лейтенант Мерзликин. События развивались стремительно. Вот бандиты уже ворвались на территорию заставы…
Смазанная взрывами, плыла в памяти Азама картина боя. Первый бой всегда кажется бесконечным. Длиннее всей войны. Для кого-то он переходит в вечность, как для двадцати пяти товарищей Азама. Как будто замедленная съёмка — и вот она, твоя граната, разорвавшаяся в окопе. Или твоя пуля. Неподвижный, с безумными глазами ты ругаешься и кричишь: «Оставьте мне автомат!» А друг не уходит, неумело бинтуя, чем есть, и прячет тебя в кустах — может быть, спасёшься. Ещё слабый проблеск памяти: тебя или то, что осталось от тебя, кладут на БТР и, отстреливаясь, уходят, уходят…
… ПЕРЕВАЛЫ засыпаны снегом. Никакой, кроме радио, связи с внешним миром. Казарма, склад, дом, вышка. Ушёл наряд — пришёл наряд. Кажется, что слышно, как в горах, шурша, ползёт время.
Самолёты сюда не летают. Вертолётов нет. Киноленту «Свадьба с приданым» вся застава знает наизусть — фильм застрял здесь осенью. Два раза в неделю по строго заведённому распорядку — кино. Всю зиму два раза в неделю — «Свадьба с приданым»…
Весна приносит оживление в монотонную высокогорную жизнь. Конец снегопадам! Открываются дороги и тропы, рвутся из подземного плена на свободу, к солнцу тысячи растений. Тюльпаны просто царственные. Поляна, склон, долина тюльпанов! На отвесных стенах ущелий зацветает миндаль.
Почти каждое утро на терраске нашего дома мама находит алый букет: возвращался наряд…
А как же те «герои», из детей и внуков которых потом выросли сегодняшние враги? Вот они, открыв рты, сидят вместе со всем кишлаком перед туго натянутой простынёй-экраном за дувалом заставы: энный раз киномеханик крутит гостям знаменитого в те годы «Бродягу». Потом выступает солдатская самодеятельность, организованная мамой. Тут и гармонь, и гитара: «Русская девушка в кофточке белой, где ты, ромашка моя?..» И, конечно, хор. А у руководительницы уже есть задание: привезти из отпуска побольше новых песен.
Кишлак не остаётся в долгу. Вся застава приглашена участвовать в весеннем празднике: это мусульманский Новый год — Навруз, традиционное козлодрание, щедрое угощение, песни и танцы. Действо происходит на огромной поляне. Тут же вкусно дымятся котлы с пловом. За общим дастарханом зелёные фуражки вперемежку с нарядными тюбетейками…
![](https://marinanekrasova.ru/wp-content/uploads/2017/11/Nskaya-zastava3.jpg)
ПОТОМ была целая жизнь. Поездки, командировки, встречи и разлуки. Западные, северные, черноморские заставы. Брестская крепость, по которой меня водил дядя Ваня — бывший лейтенант с Бешкапы. Именная застава Лопатина в Молдавии. «Газик», трясущийся по тундре под Воркутой. КПП в Термезе у знаменитого Моста Дружбы через Амударью. Стихи со сцены, а в зале — зелёные погоны… Вдруг один из офицеров поднимается, проталкивается к проходу и бежит ко мне.
— Вовка! — кричу я. И тут срабатывает машина времени.
МОСКОВСКИЙ погранотряд. Смотр. Строевая. Я, Вовка, Ленка, Галка, Руслан замерли в узкой тени тополей. Отцы волнуются неподалёку. Страшная жара.
Плац. Выцветшая скатерть неба. Алюминиевая миска солнца. Солончаки гимнастёрок.
— Р-раз! Р-раз! Раз-два-три!
— За-апевай!
— А может быть! В последний раз! Я вижу голубые глазки!..