С войны возвращаются по-разному. Кому-то повезло: жив-здоров и грудь в крестах. Кто-то возвращается домой через госпиталь. Но судьба любого покалеченного солдата всё равно счастливее судьбы того, кому суждено «грузом 200» оказаться в лучшем случае на родном погосте, а в худшем — остаться неопознанным на поле боя. А кто-то оказался в плену, да ещё на российской территории. И плен тот был горше смерти…
Майор 12-го танкового полка Кантемировской дивизии Владимир Апчелимов родился в Пензе в 1965 году в семье рабочих. Закончил Ленинградское высшее военно-политическое училище противовоздушной обороны. Участник боевых действий в Чечне. Одиннадцать месяцев провёл в чеченском плену, где, по статистике 1999-го года, насчитывалось до восьмисот рабов-заложников разных национальностей из разных стран.
Безнадёжным как и сто предыдущих весенним утром вдруг пришли сельские старики. Пришли не как к пленному — к равному, расселись на камнях вокруг дома, в котором содержали русских. Уважительно кивали головами, негромко переговариваясь.
— Есть одна просьба, Володя…
Три года как дети в селе позабыли, что такое школьные занятия. Война есть война. Нет, школа была, была и учительница-чеченка: ей перестали платить, и она занялась коммерцией — мол, сейчас не до высоких соображений. Ребята — кто скот пас, кто помогал матери по хозяйству, в хорошую погоду гоняли в футбол… Так было, пока не пригнали военнопленных.
— Всё равно работаешь, Володя, а так будешь даже посвободнее.
К школе капитана Апчелимова привозили охранники и оставались у порога до конца занятий.
На первом уроке обвёл класс глазами: разношерстные — от восьми лет до четырнадцати. Дети врагов? Мысль какая-то дикая и, пожалуй, не своя собственная. Свои мысли — какие? Зачем всё это было, почему мы тут оказались? И самое больное и насущное: когда и, главное, чем всё это закончится? Двое своих пацанов, конечно, стоят перед глазами. А поэтому надо работать. Может быть, это и означает здесь — выжить.
До конца учебного года продолжались эти странные занятия. Был и классный журнал, и оценки — всё как положено. Были, как в любом классе, прилежные ученики и плохие. Математика, русский язык, а чтобы не скучно — рисование, труд. Сначала все ничего не знают, не помнят. Учатся по одной программе. Потом — старшим сложнее, младшим — своё.
Однажды наглющий парень ( ни черта не делал, по чужим карманам шарил да над девчонками издевался) схлопотал от пленного учителя подзатыльник. В тот же миг слабая иллюзия мирной работы с детьми рухнула в тартарары. Боевик-охранник пинал Апчелимова ногами: наших ребят избиваешь, сволочь! Дети смотрели на всё это испуганно, без злорадства.
Очухался, пришёл немного в себя — и к председателю или как там он у них назывался. Бросил ключи от школы на стол. Ноги моей там не будет! Ныло избитое тело, саднила душа. Нет, нельзя с ними по-хорошему. Тоже мне, блин, братья! И покрепче заворачивал. Свои поддержали, как могли, сами такие же бесправные, в любой момент делай с ними, что хочешь.
На следующий день Апчелимова отправили на работы вместе со всеми. Лёгким хлебом хотел отделаться, дурак, с горечью вспоминал он школу. Но на исходе вторых суток появился возле их развалюхи 96-летний дед, самый старый здешний житель, сам скот пас, сам картошку сажал. И просит:
— Вернись опять в школу!
— Какой же это учитель, дедушка? Можно избить на глазах у детей, а чуть что — пристрелить по любой жалобе. Или пленный. Или учитель!
Пожевал дед губами, покачал головой — вроде бы согласно — и ушёл восвояси. Свои говорят: ещё хуже сделал, Володя, теперь совсем озвереют. А сельчане собрались на сходку, и за учителя заступились даже дети. Того боевика выгнали из села. Матерился, грозил: зарежу русского, с-собаку!
Апчелимов вернулся в школу…
«Заберите своих детей обратно!», «Нам не нужна война!», «Не хотим кровопролития!» Против таких лозунгов трудно возразить. Двенадцатого декабря девяносто пятого года блокпост капитана Российских войск Владимира Апчелимова останавливал большое количество машин. В них — женщины, дети. Куда? Митинговать будем в Шатое, хотим, чтобы вас отсюда убрали, чтобы война прекратилась. Префект Шатоя тем временем просил вызвать СОБР — отряд быстрого реагирования.
Конечно, дорога, где находился блокпост Апчелимова, не была единственной. В горах всегда так: и сверху можно обойти, и снизу. Вот и здесь, на подступах к Шатою, и дрова возили в объезд нашего блока, и вверх по горке ездили, и внизу по реке Аргун, особенно, когда она мелела. В чем был смысл блокпоста — вряд ли и сейчас кто-нибудь сможет ответить, но тогда считалось, что мы «контролируем». Боевики потом так и сказали: вы не мешали нам перемещаться, и если бы не случилось этого расстрела митинга в Шатое…
Спецотряд быстрого реагирования прибыл на рыночную площадь, где уже вовсю кипели соответствующие страсти. Как всегда, несмотря на всевозможные заслоны часть боевиков с оружием оказалась на митинге. Их попросили убраться.
— Вам с пушками можно, а нам нельзя? Мы-то на своей земле!
Завязалась перестрелка, в ходе которой были убиты женщина и пятнадцатилетний подросток.
На блок прилетел знакомый Апчелимову авторитетный полевой командир Джелауди Дулиев, без оружия:
— Что там происходит?
— Тебя, если сможешь их успокоить, пропущу. И ещё снайпера и шофёра.
Дулиева уважали, он помог мирно решить многие вопросы, находил общий язык и со своими, и с российским командованием. Случилось же так, что по дороге на митинг его машина была обстреляна из подворотни, и Джелауди смертельно ранили. Судя по характеру раны — с концентрическими кругами — стреляли явно из трассера. А трассерами у нас была укомплектована только разведка. Гадай теперь — наши по ним стреляли? Или чеченцы захотели убрать, работая под наших?..
Узнав о случившемся, командир полка предложил помощь — вплоть до отправки раненого в госпиталь в Грозный. Чеченцы побоялись, поехали в больницу, где работал один из родственников Дулиева. К вечеру машина вернулась на блокпост с нехорошей новостью: во время операции полевой командир умер. Это могло обернуться чем угодно.
Сутки боевики держали траур, а потом начали операцию по захвату блокпостов на подступах к Шатою.
За день до этого на блокпосту у Апчелимова побывал его закадычный друг Лёшка Пуликовский, отец которого был заместителем командующего чеченской группировки войск. Отец всё пытался отправить в Москву непокорного сына, ординарца подсылал: «Вас просили пройти со мной, лейтенант Пуликовский». Было слышно, как на втором этаже штаба ругаются. Вышел Лёшка, красный. Настоял на своём, его отправили в 245-й полк.
— Володя, как ты тут стоишь , ты знаешь, что вы в кольце?
— А какой выход?
— А если уходить придётся?
К тому времени уже поступил приказ, что отход без техники запрещен. Тут всего-то одна заклиненная БМПэшка, но на себе ведь её не потащишь…
И ещё. Только что отстрелялись на стрельбище, а патроны на склад вовремя не завезли. Ротный приказал: заряжай всех со своего блока. Рассчитывал, что к вечеру патроны будут.
К вечеру был командир полка, с ним Пуликовский, привезли коробку промедола.
— А боеприпасы?
— А ты знаешь, что у меня одиннадцать патронов на всех, а здесь тридцать один боец? Снимай ящики с БМПэшки.
У Лёшки был заточенный десантный нож.
— Оставь?
— Свой не могу. Я тебе завтра привезу.
Лёшка погиб наутро на первой машине штурмовой группы.
Утро начиналось рано. В 6.20 связист Цыганков подошёл к командиру блокпоста капитану Апчелимову:
— Вас боевики на переговоры вызывают.
Договориться всегда можно было по-человечески. Хотя за командиром сержант, конечно, ходил со «шмелём» — ручным пехотным гранатомётом, заряд , можно считать, минивакуумная бомба, давление такое, что просто расплющивает. Серёга Казаков знал: если командир рукой махнул и упал тут же — он делает выстрел в его сторону. И у наших, и у чеченцев патроны были в патроннике, на предохранитель никто не ставил. Если начнётся — никто никого не пощадит. Это прекрасно понимали обе стороны.
Бойцы прикроют, снайпер на крыше сидит. Дорога у блокпоста делает крутой изгиб. Раннее утро в горах Кавказа.
Как только капитан оказался на повороте, сразу ощутил у виска дуло автомата.
— Сюда!
— Вы что, оборзели? Где полевой командир?
— Это ты что-то не понял! Смотри!
Двадцать два его бойца стояли под стволами полностью разоруженные. Это потом уже выяснилось, что снайпер оставил свой пост и находился в помещении, оставив дорогу без прикрытия. Апчелимов и раньше ловил этого парня на подобном, пытался с блока убрать, но командование не реагировало на такую «мелочь»… И вот сейчас она сыграла в пользу боевиков.
В общем, двадцать два — под стволами, а капитану лучше не дёргаться, потому что расстреляют всех тут же у него на глазах.
— Мы даём тебе возможность сдаться.
— А если откажусь?
Весёлое молчание.
Казаков, ещё остающийся в помещении блокпоста, отчаянно пытается связаться с полком. Эфир забит:
— Видел Аллу Пугачёву, Горбачёва не встречал!
— «Гранит»! «Гранит»!
Наконец, ответили:
— Что там у вас?
— Хана нам всем.
Больше ничего сказать не успел.
Родители солдат, узнавшие, что сыновья попали в плен, ездили в Ханкалу на переговоры с боевиками — насчёт выкупа и прочих условий. Командование этим не занималось. Однажды пленённый блокпост согласились обменять на два дизельных «Урала». Но какой-то высокий военный чин, как рассказывали солдатские матери, сказал, что лучше пусть привезут трупы.
— Мы побывали на той стороне, получили обо всём другое представление. Например, что не все чеченцы плохие, — вспоминал потом Володя Апчелимов. — Вернись мы все вместе и сразу – вдруг бы выплыло что-то нежелательное для нашего командования, какие-то факты, сведения… А тут — урок тем же бойцам: они сдали свой пост — вот их трупы. С живыми-то хлопот много. А так очень удобно…
«Другая сторона» тоже не сидела сложа руки. Предлагали предательство. В село, где держали пленных, приезжал начальник департамента госбезопасности Чечни Салман Амиров:
— Не думаете на нашу сторону переходить? Дадим квартиры, машины. Тем более, что на тебе, капитан, крови нет, никого ты не убил, не застрелил.
— А вы откуда знаете?
— Копия твоего личного дела у меня есть. Много чего интересного у меня есть. Документы, подписанные вашим президентом, на которых ещё чернила не высохли, читаю.
Выходит, это не сказки… Или блефует главный чеченский чекист?
У боевиков радиостанция «Моторола» с автоподстройкой частоты. Мы чеченский не знаем, они русский — прекрасно. Контролировали наши переговоры, знали многие позывные. Записывали кое-что из российских радиопередач, чтобы пленников «порадовать». Например, как Тихомиров объяснял журналистам, что весь блокпост — изменники и предатели Родины. Приехали очередные родители бойцов, вроде бы всех оправдали, а теперь считают, что офицеры были пьяны в стельку и сдали блокпост.
А нельзя было избежать отправки в Чечню? У капитана Апчелимова так сложилось, что, когда пришла разнарядка, оставался он и начальник клуба, а у того ребёнок ещё младше. И ещё была причина, о которой никто не знает. Письмо от матери уже погибшего к тому времени солдатика: зачем же вы послали в Чечню моего сына, он никогда оружия в руках не держал…
— Понимаете, она писала: вы прячетесь за спины наших сыновей, будьте вы прокляты, офицеры и прапорщики этого полка! Полк был — наш.
◇❖◇
31 октября 1995 года капитан Апчелимов был зачислен в 245-й мотострелковый полк на должность замполита миномётной роты. Предыдущий убыл две недели назад, а нового, честно говоря, они и не ждали. Обстоятельства сложились так, что необходимо было заменить начальника одного из блокпостов. Туда и направили Владимира Апчелимова.
Блокпост располагался в кирпичном здании подстанции на окраине Шатоя. Шатой считался нашей территорией, а Пометой – чеченской. Провоз оружия был, естественно, запрещён, машины досматривались. Боевики, приехавшие на переговоры, здесь же ждали решения вопроса, пока наши выходили на связь с «горкой» — так называли полк. Пропускали не больше трёх человек, сопровождающие оставались метрах в ста от блока, сидели, курили тихо-мирно, а что уж там было у них на уме…
Пропускной режим — с семи до одиннадцати вечера. Днём выставлялось четыре поста, ночью — шесть. Если кто заболел, заменить некем, и людей часто не хватало. Начальник назначал пароль — не то что на сутки или на ночь — на каждую смену.
Бойцы имели право стрелять при нападении на блокпост, но открыто этого никто не делал, дураков нет. Движение какое-то в горах — не поймёшь: боевик, корова, собака… Стой, кто идёт? Тишина. Камни посыпались. Даёшь очередь, и тут же полк запрашивает: почему стрельба? Апчелимов сообщает, в каком квадрате движение, зависает осветительная ракета… Особенно хорошо эта система помогала, когда туманы, а там они частые. Был, конечно, прибор ночного видения, но батарейки подсели, а новые не подвезли, а в горах, в густых влажных зарослях вечно кто-то двигается, ворочается, шуршит, а порой и нахально ломится. Там идёт своя, незнакомая и опасная для наших и родная для чеченцев жизнь.
Подковообразная горка. Блокпост внутри, в низине. И всего-то службы там было полтора месяца. Если б знать, чем они обернутся… Хотя что-то изменить в своей прошлой жизни мечтают только слабые духом люди. Апчелимов к таким не относится.
◇❖◇
Боевики увели пленных в горы. Весь блокпост, все тридцать два человека. Тридцать две судьбы выпали из времени и пространства, повисли в вакууме неизвестности.
В первом же селе их заперли в школе:
— Что с ними таскаться, расстреляем.
Пришли старики, разговор был долгий. Щёлкнул замок… повели дальше, выше. На перевале Владимир почувствовал, что теряет сознание.
— Что, страшно? — скалили зубы чеченцы.
Его свалила жестокая пневмония. Что это такое — зимой, в горах, без врачей и медикаментов — лучше не рассказывать, непосвященный не поймёт всё равно. В полевых условиях от этой болезни чеченцы лечили своих так: окунали с головой в ледяную горную речку. Благодаря этому «средству» выжил и пленник. Потом приехал Красный Крест. Оставили лекарства и забрали письма. Написать разрешалось только родным. Мол, всё у нас хорошо, а искать нас нужно через Асламбека Шарипова и Лечу Мачукаева. Письма передавались из рук в руки только на глазах у боевиков.
Потянулся плен. Им отвели глинобитный дом в полукилометре от высокогорного села, притащили туда печку… Каждый день менялась охрана, форму сразу же конфисковали, заменив её старой одеждой, собранной у сельчан. Работы было много, разной, но её никто не боялся. Косило ощущение неволи, унижения, безысходности и полной неизвестности. Чеченские женщины работали почти наравне с пленными: зимой с семи утра, как только рассветёт, летом с половины пятого. Мужчины занимались заготовкой дров, охотой и войной.
Представление о неволе — это, наверное, прежде всего плохое отношение. А тут трудно было сказать однозначно. Кто постарше в селе, те никогда не трогали русских. Но иногда заходил на отдых какой-нибудь полевой отряд, а в нём молодняк от пятнадцати до двадцати… И вот ты работаешь, а в тебя постоянно целится снайпер. Играли они так.
Война, конечно, поломала психику многих. Одни зверели, другие становились всепрощенцами. На кого сегодня нарвёшься — такая твоя и судьба. Один отведёт к речке, достанет из сумки мыло: мойтесь! Знаю, вам не дают. А у самого в Самашках погибла семья в двенадцать человек. У другого все живы-здоровы, а он сволочь сволочью.
Дрова рубили. Траву косили. Дома клали из камня по всем правилам. Обувь шили. Паводком снесло мосты — строили мосты. Одно слово: бесплатные рабочие руки. Особенно ценные, когда можешь ещё и монтажником радиоаппаратуры — тут ты просто незаменим в высокогорном селении. Тебя даже хотят видеть мусульманином. А что? Будешь, Володя, одним из нас. Мы своего не тронем.
— А чем ваша вера лучше христианства? Основные заповеди одинаковы. Вы же сами их постоянно нарушаете. Курите, пьёте. Убиваете.
Пожаловались полевому командиру.
— Не лезьте к нему с этим вопросом. Он ведь замполит, вас ещё переубедит.
◇❖◇
Спрашивали: что с нами будет? Обменяем или родителям отдадим. Так поначалу и планировали. Дошли письма, стали приезжать в Чечню первые папы и мамы. Тут сын одного из боевиков попал в плен. Боевики вернули за него четверых наших. Его передали в МВД, он там и пробыл-то всего два дня… Пятнадцатилетний парень — рёбра, пальцы поломаны, ногти… Умер через два дня.
— Теперь всё. Только выкуп или обмен.
Кончался январь.
В основном освобождались по одному и разными путями. Родители пользовались связями, какими только возможно. У кого отец преподавал в Академии имени Фрунзе; у кого – командир атомной подводной лодки. Чья-то жена обратилась к Лебедю, в чьё-то дело вмешался Аушев. Семнадцать человек повезли на обмен в Бамут. Там начались боевые действия, и Масхадов тут же тормознул этот процесс. Двое перебежали на нашу сторону во время боя. Цыганкову и Задорожному не повезло: прямое попадание авиабомбы. Кто-то из бойцов бежал через Дагестан, думается, не без помощи чеченцев, иначе как найдёшь дорогу в горах?
И у солдат, и у командира бывали моменты отчаяния. Страшная мысль — остаться навсегда в чужих горах, отрезанных от привычного мира, да ещё на положении раба. Владимир, как мог, успокаивал своих подчинённых. Но как раз у него самого было гораздо больше оснований отчаяться — ведь родственники приехали абсолютно ко всем, кроме него.
Уйдёшь за камень, сидишь. Чуть не плачешь от бессилия. Где-то продолжается жизнь, кто-то гуляет по улицам городов, свободный и весёлый… Приехать к Владимиру было некому. Отец давно умер, мать больна, жена с двумя малыми — куда она поедет? Да и родителям своих бойцов командир обещал, что уйдёт отсюда последним.
Так прошло одиннадцать месяцев.
С Апчелимовым оставался Костя Кожевников, который ни за что не хотел уходить без командира. Как ни отправлял его — меня ведь могут расстрелять, это так сказали, что дело закрыто, а я ведь начальник блокпоста — Костя ни в какую.
Побежали вместе после того, как, ремонтируя очередной приёмник, Владимир услышал, что наши войска выводятся из Чечни. Дальше тянуть было некуда.
— Если что, приедешь к моей, Костя, расскажешь, как всё было на самом деле.
◇❖◇
Почему прозвучали такие странные слова?
Потому что концовка этой истории имеет две версии: официальную и реальную. Я слышала вторую… но она не для записи. Живы участники, у всех семьи, дети и ни у кого ( теперь уж точно!) нет уверенности, что его защитит государство или кто-то там ещё. Только на себя надежда. Поэтому надо молчать. А если бы и можно было развязать язык — кого в нашем обществе это интересует? Шаг вперёд. Нет, боевиков не назовёшь гуманными, да порой и вообще трудно назвать людьми. Но ещё безобразнее равнодушное ко всему общество…
Итак, они бежали через Дагестан, чья граница, оказывается, находилась километрах в восьми от того чеченского села. Их допросили особисты, пять дней ещё держали в Ханкале… Потом ждали вертолёт, попали в Моздок, оттуда тоже не вылететь. Сел почтовый. Не выдержал, подошёл к пилоту, а тот: вообще-то рейсы у нас платные. Господи, какие деньги — тут документов нет! Выдали хлипкую справку: мол, освобождён из рук бандформирований. Такая формулировка была. Прилетели в Москву, на военный аэродром в Чкаловске. Идёт Апчелимов и думает: хоть бы милиция не забрала! Борода, куртка с чеченского плеча, штаны камуфляжные, на ногах старые кроссовки, ремень и шапка — солдатские…
Только потом я поняла, как глупо звучал мой вопрос: неужели вас никто из вашей дивизии не встречал?
Они и не знали об этом.
◇❖◇
…После училища Володя Апчелимов попал служить в Венгрию. Тревожно заканчивались восьмидесятые. Потом, известно, развал Союза, вывод войск, жена радостно говорила: «Наконец-то домой!» Домой – волшебное слово и сказочное место, самое лучшее в мире, где каждый человек чувствует себя самым любимым, самым нужным. Где он уверен в себе и в своём будущем. Где живут те, кого он любит и ради кого…
Он приехал в дивизию, в общагу, где жена с детьми, мать и тёща кинулись к нему, рыдая. Кипел суп в кастрюле, тут же сушилось бельё, старший сын учил уроки. Четыре года нет горячей воды, общий туалет на шестнадцать комнат. Сослуживцы долго косились с подозрением на бывшего пленника, а он два месяца через Москву «утрясал» вопрос получения зарплаты, поскольку был выведен за штат как без вести пропавший. Хорошо было бы, конечно, уволить задним числом и вообще куда-нибудь списать всех, кто принимал участие в чеченской кампании и имеет желание рассказать об этом. Впрочем, у нас всё впереди. И эта мысль тревожит.
Капитан Апчелимов со временем стал майором, начальником клуба полка. Шёл 99-й год, жизнь продолжалась. Но как? Приехала артистка — поступает приказ: всех напоить-накормить, во столько-то столы накрыть! Денег ни на что не выдавалось. Как в плену — умри, но выполни! Знакомая ситуация.
◇❖◇
У майора есть адреса всех, с кем нёс унизительное и тяжкое бремя плена. Но никто не пишет, не звонит, не ездит друг к другу. Наверное, не до этого, да и обстоятельства, в которых этих людей свела судьба, не располагали к последующим встречам и воспоминаниям. Хотелось как можно скорее забыть этот страшный сон, бредовую явь, раствориться в стране, в толпе, в пространстве и во времени. Но вот оно проходит, а детали ярче, а ничего не забывается, и вдруг всплывает ещё и ещё что-то… Работает огромная машина российского государства. В нём живёт своей замечательной кантемировской жизнью прославленная дивизия. А в ней…
Пусть даже все мы — лишь винтики в этом механизме. Но вынь один, другой — глядишь, машина-то разваливается…
Москва. 1999 г.