В «зале» просторной бабушкиной таганрогской квартиры стоял старый немецкий инструмент. В семье считалось, что женщины должны уметь играть на фортепьяно. Вечером, переделав многочисленные дела по хозяйству и переодевшись, бабушка открывала чёрную лаковую, кое-где в царапинах, крышку, садилась на круглый вертящийся стульчик и играла…
По бокам нотного пюпитра тускло блестели бронзовые подсвечники, сквозь ещё тёмные тогда бабушкины волосы вспыхивали рубиновые серьги. О чём она думала, что вспоминала из нелёгкой своей жизни?..
Играла на фортепьяно мама, приезжая с отцом в отпуск с далёких застав. Собирались гости, было весело, потом шли гулять к морю.
Настал и мой черёд учиться музыке. Приходила учительница Зинаида Мартыновна, меня звали со двора домой, и мы долбили гаммы и упражнения. До пьес было ещё далеко… Я знала, что у нашего пианино есть тайна. В левом его лаковом боку торчал осколок от немецкого снаряда. Он попал туда во время бомбёжки. Ведь когда-то давно была страшная война. В шесть лет трудно представить, что это такое… Как это, когда с неба падают бомбы, а на улицах русского города звучит чужая, лающая немецкая речь. Дедушка, главный инженер, занимался эвакуацией Таганрогского металлургического завода. Вывез всё и всех, в первую очередь, еврейские семьи, а свою семью — не успел.
Бабушкины братья — Пётр, Николай, Константин Селивановы ушли на фронт. Сёстры — Лизонька и Шура — попали в оккупацию. Был ещё один брат, Яков, да сгинул в мясорубке тридцатых. Поплакали… и при детях никогда эта тема не поднималась. О войне тоже почти не рассказывали, — ну, воевали , как все, что тут особенного. Да и виделись они не часто, жили все в разных городах. Порой собирались у бабушки в Таганроге, засиживались допоздна. Я помню большой круглый стол под крахмальной скатертью в гостиной, теплый апельсиновый абажур над ним, долгие чаепития, глухой стук деревянных бочонков лото в мешке: «Барабанные палочки!» — это значит, одиннадцать. Маленьким детям, как известно, во взрослых разговорах участвовать не полагается. Засыпая, я долго смотрю на оранжевую полоску света, пробивающегося из-под портьеры — а дверь, пожалуйста, не закрывайте, я боюсь… Рано не стало моего родного деда, подкосила его тяжелая болезнь. Опорой бабушке во многом стал брат, дед Петя.
У меня в руках пожелтевший исписанный от руки лист —
«Боевая характеристика на гвардии рядового 5 гвардейского Краснознамённого и ордена Кутузова Кавалерийского Таманского полка 1-й гвардейской Краснознамённой кавалерийской дивизии Селиванова Петра Васильевича 1900 года рождения».
Кавалерист… Память включает эпизод из детства. Отца, офицера-пограничника, наконец-то с Памира перевели «вниз». Мы все в Москве у деда Пети (наверное, в отпуске), в его доме в Ховрино. Помню холодное лето, дожди, чёрную вскопанную землю в саду и оранжевые, очень яркие на чёрном лилии.
— Вот, Юрка, — говорит отцу дед, рассматривая его зелёную фуражку, — и ты в Куляб попал. В двадцатых погоняли мы там басмачей, помахали шашками…
И не пойму, с каким чувством вспоминает он об этом, лихой кавалерист, бритый наголо. С тех пор и носить ему эту «причёску» — видно, больше она ему по душе, нежели буйные юношеские кудри, оставшиеся только на молодой фотографии.
Дом деда Пети в Москве, а потом его квартира — это был «перевалочный» пункт нашей семьи, мотавшейся по стране в силу служебной и личной необходимости. Дом снесли, дали вместо него «однушку» — никто тогда с ветеранами войны не церемонился, видно, нужно было, чтобы осталось их — по пальцам перечесть… Сад, конечно, уничтожили, — и яблони, и цветы, и память всякую о родном доме всегда хотели стереть начисто.
Детей у деда Пети, а соответственно и внуков — не было, жена умерла. Его внучкой была я. Старалась заезжать, вернее, залетать к нему почаще. Убрать в квартире, постирать шторы, завезти продукты. Были в Москве и другие родственники, но он ждал нас с моим мужем Юрой, а концы были неблизкие — мы жили в Душанбе. Сколько же раз пытались мы разузнать о том, как, где воевал — и в гражданскую, и в Великую Отечественную…
— Да что рассказывать, — махнёт рукой.
— Когда это было…
И ни разу, никогда не обмолвился об ордене «Слава 3-ей степени», о медали «За отвагу». Лишь когда почувствовал, что не увидимся больше, отдал мне документы военной поры: «У тебя не пропадёт». О наградах мы узнали, когда его не стало.
«Товарищ Селиванов участвовал в боевых действиях полка от г.Харькова до реки Эльба (Центральная Германия), за что награждён правительственными наградами…»
В ряды действующей Красной армии дед вступил в июле сорок второго. В свой пятый гвардейский Краснознамённый кавалерийский полк Пётр Селиванов прибыл из 147 запасного кавалерийского полка в октябре месяце и служил в пулемётном эскадроне на должности ездового пулемётной тачанки. После расформирования эскадрона и ранения был переведён на должность писаря ОВС полка, где и находился до демобилизации. Образование было по тем временам у него хорошее: аккурат до революции успел окончить гимназию. Участвовал во всех боевых действиях полка. То есть, прошёл всю войну.
Вы видели «Благодарственную Грамоту» тех героических лет? Профиль Ленина-Сталина на фоне алых знамён и оружейных стволов. Наше дело правое, мы победим! За нашу Советскую родину! Ура! А вот другая: Сталин в фуражке, за ним — помельче — профиль Ленина на развевающемся знамени. И танки, пушки… разрывы снарядов…
Вот шесть благодарностей гвардии красноармейцу Селиванову, подписанные командиром части гвардии подполковником Каровиным. По этим документам я прослеживаю боевой путь полка и своего деда Пети. Никогда не помешает напомнить её, кровавую географию Великой Отечественной.
«Приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища Сталина от 5 февраля 1944 года за овладение городом Луцк — крупным областным центром Украины… От 18 июля 1944 года за прорыв сильной, глубоко эшелонированной обороны немцев на Львовском направлении… От 28 июля 1944 года за овладение городом и крепостью Перемышль и городом Ярославль –важными узлами коммуникаций и мощными опорными пунктами обороны немцев, прикрывающими пути на Краков… От 23 января 1945 года за овладение городами Милич, Бернштадт, Намслау, Карльсмаркт, Тост и Бишофсталь — важными узлами коммуникаций и опорными пунктами обороны немцев в Силезии и за выход на реку Одер в районе Бреслау… От 28 января 1945 года за полное очищение от противника Домбровского угольного района и южной части промышленного района немецкой Верхней Силезии, за овладение городами Катовице и Беутен… От 23 апреля 1945 года за овладение городами Эссен, Кирххайн, Фалькенберг, Мюльберг, Пульснитц и выход на реку Эльба в районе северо-западнее Дрездена… объявлена благодарность.»
Так и слышится торжественный голос диктора Левитана, так и видятся фигурки людей, замершие у громкоговорителей. Каждый хочет услышать о своём солдате. Каждый хочет, чтобы он вернулся. И вернулся с победой.
И вот, наконец, май сорок пятого.
«Дорогой товарищ! Великая Отечественная война победоносно завершена. Красная Армия в жестоких боях с немецко—фашистскими захватчиками отстояла честь, свободу и независимость нашей Родины, обеспечила миллионам людей возможность от фронтовой жизни снова вернуться к мирному созидательному труду. Вы возвращаетесь на Родину с ПОБЕДОЙ!»
Эту Грамоту дед получает в июле сорок пятого года, а подписана она Командующим войсками Первого Украинского фронта Маршалом Советского Союза И. Коневым, а также членом Военного Совета фронта генерал-лейтенантом К. Крайнюковым и начальником штаба фронта генералом армии Ив. Петровым. Скупые строчки документов, а за ними — жизнь и смерть, разлуки и встречи, награды и забвение. Где был дед в это время? В Берлине, который брал и его полк в составе Первого Украинского фронта? Или освобождал Прагу? Я никогда не узнаю об этом. Скромный мой дед, как и тысячи его однополчан, считал, что просто выполнил свой долг.
«Тов. Селиванов взысканий не имел. Тов. Селиванов морально устойчив, политически выдержан, предан делу Ленина-Сталина и Социалистической родине. 26.08.1945 г.»
…Высокий, могучий человек был дед Петя. Бабушкина семья вообще была красивая. И лицом, и поступками. И отношением друг к другу. Мало я знаю о своей семье. Но это не вина моя, а беда — такое было время. В восьмидесятые их не стало. И такая пустота загудела вокруг, что я ощущала её физически. Заполнить её невозможно. Одна надежда, что я по жизни не уронила достоинства нашей семьи, старшее поколение которой так и ушло, не раскрыв детям и внукам своих тайн, оставив ордена и бриллиантовые браслеты, и старые туманные прекрасные фотографии, с которых смотрят родные глаза — сквозь жизнь и смерть, войну и мир.