Моя Ахматова

125 лет со дня рождения

Анна Андреевна Ахматова (фамилия при рождении — Горенко) родилась 11 (23) июня 1889 года в Российской империи в городе Одессе. Ушла из жизни 5 марта 1966 года в Домодедово Московской области. Похоронена в Комарово под Петербургом. Ахматова — известный русский поэт XX века, писатель, литературовед, литературный критик, переводчик.

Ее судьба была трагична. Репрессиям подверглись трое ее близких. Её муж в 1910 — 1918 годы поэт Николай Гумилёв был расстрелян в 1921 году. Николай Пунин, гражданский муж, трижды был арестован и погиб в лагере в 1953 году. Единственный сын Ахматовой Лев Гумилёв провёл в заключении в 1930-х – 1940-х и в 1940-х – 1950-х годах более 10 лет. Горе вдовы и матери «врагов народа» отражено в одном из наиболее известных произведений Ахматовой — поэме «Реквием».

Признанная классиком отечественной поэзии ещё в 1920-е годы, Ахматова подвергалась замалчиванию, цензуре и травле (включая постановление ЦК ВКП (б) 1946 года, не отменённоепри её жизни). Многие её произведения не были опубликованы не только при жизни автора, но и в течение более чем двух десятилетий после её смерти. Её имя ещё при жизни окружала слава среди почитателей поэзии как в СССР, так и в эмиграции.

Подумать только! Она ещё жила, а я уже жила. Она писала свои последние стихи. А я — первые детские. Мы пересеклись во времени, но не пересеклись в пространстве. Я была ребёнком, она — великим русским поэтом.

Она ушла из жизни так и не признанной нашим советским государством. Её творчество ещё долго не входило в школьную программу. Её имя не упоминалось свободно в разговорах. Книгу Ахматовой нельзя было купить в магазине. Тогда, когда мы были студентами, трудно было осознать, что Ахматова жила ещё совсем недавно. В юности и десять лет — это уже история. «Вечер», «Чётки», акмеисты, серебряный век… потом легендарный и недоступный «Реквием» — всё это было почти так же далеко, как Пушкин и Лермонтов. В семидесятые, изредка находя её стихи в журналах, мы, филологи, перепечатывали их на машинке, делая максимальную закладку страниц под копирку — пять экземпляров. И даже на филфаке её поэзия — как, впрочем, и любая другая — интересовала немногих. Перепечатывали и Цветаеву, Мандельштама, Пастернака… Но Цветаева для меня всегда была — поэтесса. Ахматова — поэт.

«Ни дня без строчки!» — был такой негласный девиз среди советских писателей. Наверное, находились такие, у кого это получалось, было принципом работы. Я никогда не могла понять, как это — выдавать строчки «на гора», как уголь. И очень обрадовалась, прочитав рассуждения Ахматовой на эту тему. Она говорила:

«Я считаю, что стихи (в особенности лирика) не должны литься, как  вода по водопроводу, и быть ежедневным занятием поэта. Действительно, с 1925 года по 1935 я писала немного, но такие же антракты были у моих современников». (Пастернака и Мандельштама) . Но молчание иногда бывает красноречивее слов.

В разные годы в разных городах я вспоминала её стихи. Звала их на помощь, чувствовала их поддержку, благодаря им понимала, что недопустимо сломаться в жизни. Красивые недостижимой простотой, а позже — даже суровостью классического стиля, своим высшим смыслом они не раз помогали мне, ахматовские стихи. И когда в жизни случалось такое, что «я на правую руку надела перчатку с левой руки», они снова были со мной, как моё второе «я».

Приезжая в Одессу, я спускалась к морю на какой-нибудь из станций Большого Фонтана. В прибрежном ресторане вновь — почти через сто лет — «свежо и остро пахли морем на блюде устрицы во льду», а солнце падало за горизонт, и вечер окутывал печалью побережье. И я опять вспоминала её, утонченную и единственную, появившуюся на свет в этом чудном городе у моря.

Нам уже трудно представить ту далёкую жизнь, когда в метрике ребёнка записывали: место рождения — Российская империя. В 1890-м, когда девочке был год, семья Анны Горенко переехала в Царское Село, где и прошли её детство и юность, где она училась в Мариинской гимназии. Но каждое лето Анна проводилапод Севастополем:

«Я получила прозвище «дикая девочка», потому что ходила босиком, бродила без шляпы, бросалась с лодки в открытое море, купалась во время шторма и загорала до того, что сходила кожа, и всем этим шокировала провинциальных севастопольских барышень».

Но первые воспоминания детства были —царскосельские: «зелёное, сырое великолепие парков… ипподром, где скакали маленькие пёстрые лошадки, старый вокзал и нечто другое, что вошло потом в «Царскосельскую оду». Ахматова вспоминала, что училась читать по азбуке Льва Толстого. В пять лет, слушая, как учительница занималась со старшими детьми, она научилась говорить по-французски. В Петербурге будущая поэтесса застала «краешек эпохи», в которой жил Пушкин; при этом запомнился ей и Петербург «дотрамвайный, лошадиный, конный, коночный, грохочущий и скрежещущий, завешанный с ног до головы вывесками». Как писал Н. Струве, «последняя великая представительница великой русской дворянской культуры, Ахматова в себя всю эту культуру вобрала и претворила в музыку».

Ей, ближайшей родственнице троих «врагов народа», нищей и вечно бездомной одинокой женщине удалось сделать это в непростую эпоху, когда «звёзды смерти стояли над нами». Они стояли во время революции — особенно над головой тех, кто не вписывался в новую действительность, как эта утонченная, избалованная вниманием друзей поэтесса, которая, тем не менее, не покинула Родину. Эти звёзды стояли в годы репрессий и во время войны — над осаждённым Ленинградом и над тыловым далёким Ташкентом, переполненным эвакуированными и ранеными. Они сверкали над головой заклейменной властью «полумонахини, полублудницы» и всю дальнейшую жизнь — постановлением ЦК, запретом публикаций, неизданием книг и официальным непризнанием, отсутствием работы и широкой читательской аудитории, да и мало ли, чем ещё… Но работу поэта может остановить только смерть.

«… Я не переставала писать стихи. Для меня в них — связь моя со временем, с новой жизнью моего народа… Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных,» — напишет она в 1965-м.

Лидия Чуковская вспоминала: «Сквозь все невзгоды, выпавшие на долю народа, и все беды собственной судьбы, исполняла она свое предназначение — предназначение поэта. С 46-го года имя ее и ее работа преданы громогласному поруганию. Юношам в ВУЗах и школьникам в школах преподносят высокую любовную лирику Анны Ахматовой как полупохабные откровенности распутной бабенки. И сквозь все это она продолжает работать! Не чудо ли это? Чудо вдохновения и воли?

На Западе кому-то и зачем-то сначала нужно было утверждать, что, в отличие от ближайших друзей, Ахматова, оставшись в России, хоть и не замолчала совсем, но была подвержена припадкам полного онемения. А так как Ахматова хоть и провела «под крылом у гибели» большую часть своей жизни (зрелость и старость), работа в ее лаборатории никогда, вопреки всему, не прекращалась, — то разговоры о ее мнимом бесплодии ранили и оскорбляли ее. Ведь это она, Ахматова, а ни кто другой, написала в тридцатые:

Ведь это она в пору Отечественной войны, когда пол-России занято было неприятелем, сказала:

Ведь это ее стихи о любви, о разлуке, о разрывах и встречах питали и питают русских читателей и русскую литературу».

Но почему-то для того, чтобы осознать это, потребовалось чуть ли не полвека. Музеи, памятники — всё это появилось только в двухтысячные годы двадцать первого века. В Фонтанном доме в Cанкт-Петербурге открылся музей-квартира Ахматовой. То есть музей — её… А квартира — она вынуждена была там жить вместе с новой семьёй бывшего гражданского мужа Николая Пунина. Дома своего так и не было. Скромная, нет, бедная комната… бусы, привезённые Гумилёвым из Африки, шаль — вот и вся роскошь. Как могло это быть, что она выходила на общую кухню, ставила на плиту какие-то чайники — представить невозможно. А ведь было!

В Санкт-Петербурге нa нaбережнoй Рoбеспьерa 18 декабря 2006 гoда был устaнoвлен памятник. Местo, где он мог бы стоять, названо Ахматовой в пoэме «Реквием»: «я была с моим народом», «здесь, где стoялa я тристa чaсoв, и где для меня не oткрыли зaсoв». Речь идёт о здaнии питерскoй тюрьмы «Кресты», где содержался арестованный Лев Гумилев, сын Анны Ахмaтoвoй. Бронзовое изваяние представляет собой одухoтвoренную, хрупкую фигуру женщины. Она одна против грубого страшного мира, и всё равно — победительница, не склонившая гордую голову, не обнажившая своё страдание.

Автобиографическая поэма «Реквием» (1935–1940 гг.) впервые была опубликована в Мюнхене в 1963 году ещё при жизни Ахматовой. А на родине, в СССР — в 1987-м.

Есть сегодня в Петербурге ещё три памятника Анне Андреевне; есть памятник — по мотивам рисунка Модильяни — в Москве на Большой Ордынке; есть памятники в Бежецке и в Одессе… Её память увековечена, потому что это нужно людям. Так должно было случиться. Рано или поздно.

Она сама зарабатывала себе на хлеб. Оставался единственный доступный вариант работы: переводы. В них она была так же гениальна, как и в собственном творчестве. Хотя заниматься тем и другим одновременно практически невозможно. Невозможного не было. Переводила из индийской, китайской, западноевропейской поэзии. В 1962 году закончила «Поэму без героя», которую писала двадцать два года. В 1964–м вышел сборник «Бег времени». В этом же году Ахматовой была присуждена международная поэтическая премия в Италии — «Этна-Таормина». И никогда литературные заслуги Ахматовой не были отмечены на родине. Оксфордский университет присвоил ей почётную степень доктора университета. На следующий год она побывала в Англии, а на обратном пути посетила Париж, где была полвека назад, молодая, полная надежд. Та, что «с детства была крылатой». Крылья были подрезаны. Жизнь в промежутке между двумя Парижами была страшной. Настолько, что однажды, когда она шла по улице, какая–то старушка вложила ей в руку монету: «Возьми, дочка…» Каким же было её лицо, какое горе стояло в её глазах, и где был хоть кто-нибудь, чтобы протянуть руку помощи?..

В восьмидесятые годы, работая в Душанбе, я была знакома с русской поэтессой Марианной Петровной Фофановой. Писала о ней очерк, и вдруг оказалось, что в её биографии есть такой факт, как — пусть краткое! — послевоенное ленинградское знакомство с Анной Андреевной Ахматовой. Как это произошло? Какая она была? Каково это — разговаривать с самой Ахматовой?

Волею судьбы оказавшись в августе 1946 года в разрушенном, растерзанном Ленинграде, молодая Марианна, уже сочинявшая стихи, решилась на довольно дерзкий поступок. Зная, что Ахматова вернулась из эвакуации, выпросила–вымолила у знакомых писателей её адрес. Зачем тебе, говорили ей, она никого не принимает, кроме близких друзей, она потрясена трагедией Ленинграда, да и вообще… как ты себе это представляешь? Но одна только мысль — сейчас или никогда — эта мысль и заставила её забыть страх, отринуть робость, пренебречь правилами хорошего тона и, оставив друзей во дворе, взлететь по лестнице старого питерского дома и, секунду помедлив, всё-таки нажать кнопку звонка.

Дверь открыла женщина в длинном халате. Она выглядела величественно, наверное, в любой одежде. Это была суть её натуры. Неспешная, чуждая всякой суеты. Так много повидавшая, ко всякого рода посещениям привыкшая, Анна Андреевна не удивилась. Пригласила провинциальную девушку в свою бедную комнату. И они читали стихи, каждая — свои. Так благодаря бесшабашной молодой отваге Марианне было даровано судьбой это невероятное знакомство. Потом кто-то пришел (имён и лиц она тогда не знала); было запланировано посещение могилы Блока, и гостью взяли с собой. Седой мужчина спросил её: «Ваша как фамилия?» «Фофанова». И он заговорил о том, как смыкаются поколения в жизни и в литературе — вот вы, молодая, вот Ахматова, а вон там похоронен поэт Константин Фофанов…

Многое забывается за длинную жизнь. Но самое драгоценное — остаётся. Мы все знаем об этом, знала и Марианна, летевшая сквозь дождь по страшным улицам послевоенного Ленинграда, унося спрятанную в самом сердце эту встречу. Этот самый яркий подарок судьбы.

Почему я вспоминаю об этом сегодня? Давно уже нет на свете поэтессы Марианны Фофановой, а город, где она рассказала мне эту историю, давно столица другой страны, так же, как и Ташкент, где томилась, болела в эвакуации Анна Андреевна… Там, так же как в Москве и Петербурге, живут совсем другой жизнью следующие поколения. Но есть память, и надо осознать, что драгоценна каждая её деталь, из которых, как из кусочков мозаики, складывается образ поэта, образ эпохи. Вот где оно, настоящее богатство! И если мы не будем передавать эту память друг другу, ниточка, связующая поколения, оборвётся, и тогда — беда. Именно этого хотят силы, которые во все времена пытаются уничтожить империю духа — Россию, её язык, её могучую культуру.

Анна Ахматова: «… Мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово!»