Мне посчастливилось дружить с известным советским поэтом —фронтовиком Михаилом Львовым. В годы Великой Отечественной войны он воевал в составе Уральского гвардейского добровольческого танкового корпуса. Награжден орденом Отечественной войны 2-й степени, орденом «Знак почета», орденом Трудового Красного Знамени.
Его перу принадлежат стихи, ставшие известными песнями: «Сидят в обнимку ветераны», «Горячий снег», «Наша юность». Он — автор непревзойдённого стихотворения «Чтоб стать мужчиной — мало им родиться…» Стихотворения Михаила Львова переводились на языки народов СССР, на иностранные языки.
До сих пор помню чувство, с которым все повторяла и повторяла в душе его маленькое стихотворение:
Летящие руки вагонам вослед.
Все были — живые!..
Светились в любви,
Такие простые, такие свои…»
Есть в нем что-то, чего не опишешь словами, только чувствуешь, только дышишь этим, ставшим уже как бы и твоим: «Все были — живые, светились в любви…» Настоящие стихи — как хорошие попутчики в жизни, они помогают в трудную минуту.
Своей литературной родиной Михаил Львов в равной степени считал и татарский аул, где родился, и Урал, где работал на заводах, и Москву, где учился в Литературном институте. Прав был поэт Александр Яшин, назвавший стихи Львова «стихами счастливого человека». Но это счастье не беспамятно, не безоблачно. Невольное чувство вины перед павшими на войне — горькое, тревожное чувство, знакомое и другим поэтам, особенно бывшим фронтовикам, заставляло Львова пристально всматриваться в современность. В автобиографических заметках Львов подчеркивал, что много пишет о погибших на войне и ветеранах, что эта тема — его, она приходит сама, и поэт живет в двух измерениях — война и мир, прошлое и настоящее.
В дни войны в рядах 10-го Гвардейского Уральского добровольческого корпуса Михаил Львов вместе с земляками-танкистами прошел по дорогам Украины, Польши, Германии и Чехословакии. Случалось, писал стихи на танковой броне:
Своею смертью разрывая доты,
То пусть нас похоронят на высотах,
Которые мы все-таки берем.
В это время, наверное, и родилось ощущение «железной реальности века», которое стало лейтмотивом творчества поэта.
Я познакомилась с Михаилом Львовым в Казани во время большого Всесоюзного мероприятия — Дней Советской литературы. Пышное открытие в оперном театре, где «выпуск» на сцену молодого поэта — это, можно сказать, путевка в жизнь. Прежде, чем выйти, выслушиваешь наказ — что можно читать, а о чем не смей и думать, неуместно это в данный момент.
Звучали, конечно, стихи о Родине, о партии, о труде, о войне. Мероприятие-то официальное. Это вызывало и смех, и возмущение, и протест у некоторых поэтов. А сейчас я понимаю, что это было нужно и важно — главное, чтобы стихи были настоящими. Молодость… было весело и славно, шел банкет, устроенный городскими властями — шампанское, танцы, знакомства… Меня представили Львову. С той поры началась наша дружба, переписка.
…Вот одна из встреч — зимою, в Москве, в редакции журнала «Новый мир».
Мне велено явиться со стихами на предмет их публикации в журнале. Восьмидесятые годы. Напечататься молодому поэту в «Новом мире»! Это высший пилотаж. Что и говорить, сердце замирало от такого предложения. Пока добрались на электричке из Солнечногорска, куда я приехала к мужу в Дом творчества художников, замерзли и устали. И Михаил Давыдович, встретив нас в своем кабинете (а был он заместителем главного редактора журнала «Новый мир»), заметил это.
Не обращая внимания на наши смущенные протесты, тут же потащил нас в крохотную — на три стола — новомировскую столовую — поесть горяченького. По пути он объяснял всем, что «ребята из дальнего-дальнего Душанбе»…
— Это Туркмения, что ли?.. — спросил кто-то.
И тогда многие толком не знали географии огромной родной страны, а теперь и вовсе потеряли часть ее…
— Прежде, чем говорить о стихах, надо подкрепиться, — шутит маститый поэт.
А у меня душа уходит в пятки: вдруг не понравятся, не подойдут для публикации стихи, которые я привезла?..
Потом мы много говорим о поэзии. С юным жаром Львов читает свои стихи, а потом и мои, придирчиво отбирая подборку для журнала. С ним было легко и просто, как-то доверчиво, что ли, еще и потому, что интерес к твоему творчеству, твоей жизни был искренний. Не было ни высокомерия «мэтра», свойственного (ни с того, ни с сего) некоторым нашим литераторам, ни московского чиновничьего чванства… а было дружество, участие, юмор.
Львов много ездил по стране, часто бывал за рубежом, но и там не забывал обо мне, молодой душанбинской поэтессе. Мы переписывались. Могла прийти открытка, например, из Чехословакии со смешными стихами — как дорого такое внимание! Или вот перебираю книги Львова с дарственными надписями: «Некрасовой Марине, прекраснейшей богине от в прошлом — бога, а нынче — йога…». Он никогда не забывал прислать новую книжку, недавно изданную. Не боялся в своём уже солидном возрасте литературных экспериментов: так появилась его «лабораторная» книга. Жаль, что нет сегодня среди нас фронтовых поэтов. И замены им — нет…
Последний приезд Михаила Львова в тогда еще советский Душанбе… Только сейчас понимаешь, как давно это было. В республике проводились Дни литературы, посвященные 40-летию Победы в Великой Отечественной войне. Вот и фотографии сохранились: Львов в парке Победы. Я подарила ему таджикскую народную глиняную игрушку-свистульку и гамбулакский кувшин; с ними в руках и запечатлел его наш фотокорреспондент. Или еще: Львов представляет меня своим друзьям, писателям-фронтовикам… Множество выступлений, поездки по районам республики. Встречи с многочисленными читателями — а интерес к литературе у народа был огромный. Среди всей этой суеты порядком уставший Львов находит время приехать с друзьями ко мне на день рождения, и у нас дома стихийно проходит свой литературный вечер.
Не так уж много на свете вещей, достойных тоски по ним, истинного сожаления, что ничего не вернешь. Для меня — это такие вот поэтические вечера. Их больше никогда не будет, это уж точно. Другая страна, совершенно другая жизнь. Зашкаливает давление псевдокультуры, псевдолитературы… Да и вообще — это совершенно другая история.